Том 6. Письма 1860-1873 - Страница 86

Je n’ai pas besoin de te dire l’émoi que tout ceci a causé ici… Plusieurs d’entre ceux-là même, qui ont concouru au vote, gémissent, et même assez haut, sur l’illégalité de la mesure, mais son inopportunité est encore plus saillante… Et on s’en apercevra bientôt à la joie de tout ce qui nous est ennemi, et au découragement de tout ce qui tient à nous… Il paraît que nous avons besoin encore de rudes leçons et, certes, elles ne nous manqueront pas…

Je serre la main à ton mari. — Il a le droit d’être satisfait de lui-même. Dieu vous garde.

T. T.

Перевод

Петербург. 16 февраля 1868

В минувшем столетии тулузский парламент единогласно приговорил к колесованию протестанта Каласа, позднее признанного невиновным. — Кто-то, чтобы оправдать эту ошибку, привел поговорку: конь и о четырех копытах, да спотыкается. — «Добро бы еще один конь, — ответили ему, — но весь конный двор…» Ну, так вот и на сей раз целый конный двор споткнулся… и споткнулся из угодливости. Вот это-то и важно, и именно это бросает особый свет на самую суть дела.

Какое же недоразумение между властью и всей мыслящей частью страны изобличается этим обстоятельством — и в какую минуту?.. В ту самую минуту, когда Россия стоит перед необходимостью собрать все свои силы — свои нравственные силы в особенности, — дабы противустать окружающим ее опасностям, коалиции, готовой образоваться под воздействием враждебных влияний, — в эту самую минуту как нарочно деморализуют общественное мнение, национальное сознание страны… Отче, отпусти им, не ведают бо, что творят… Я понимаю, когда дают хлороформ кому-нибудь, кого предстоит оперировать… но хлороформировать человека, который с минуты на минуту может быть призван к борьбе… Это ведь не значит оказать ему дружескую услугу… Да, повторяю, здесь недоразумение, и грустнее всего то, что не предвидится никакой возможности его разрешения.

Я хорошо понимаю, что в произошедшем не всё — недоразумение и что есть люди, которые очень даже ведали, что творят. Статья от 8 февраля попала пальцем не в бровь, а прямо в глаз, и понятно, что они сделали всё, дабы устранить этот палец, столь их беспокоивший. Действительно, противоречие, на которое — быть может, слишком откровенно — указывает статья от 8 февраля, и составляет самую суть спора… Это вопрос to be or not to be для некоторых недостойных существовать гнусностей, которые не выносят ясного света дня… и вот почему они не брезгают ничем, защищая свою драгоценную жизнь. Конечно, нет ничего общего между этими гнусностями… и истинными интересами власти, более того, они противоположны, — но как сделать так, чтобы это поняли?..

Мне незачем говорить тебе, какой переполох все это здесь вызвало… Даже кое-кто из тех, кто содействовал решению, сетует, и даже довольно громко, на незаконность меры, но ее несвоевременность еще более очевидна… И в этом не замедлят убедиться по ликованию всего, что нам враждебно, и по унынию всего, что связано с нами… Видно, нам нужны еще суровые уроки, и, конечно, в них не будет недостатка…

Жму руку твоему мужу. — Он вправе быть довольным собой. Храни вас Бог.

Ф. Т.

Аксакову И. С., 17 февраля 1868

164. И. С. АКСАКОВУ 17 февраля 1868 г. Петербург

Петербург. 17-го февраля

Вчера писал к Анне, сегодня к вам, в ответ на ваше вчера вечером полученное письмо. — Понимаю ваше удивление, и здесь оно было всеобщее, — не из тучи гром. Но все-таки в свете нет следствия без причины, а эту-то объяснить не совсем удобно… Стратегическое же движение было таково: довольно ловким маневром ключ позиции был захвачен еще до начала дела, и этим самым исход его предрешен заранее. Почему же так легко было завладеть этим ключом позиции? Это опять требовало бы объяснений не совсем удобных… Главная причина, полагаю, состояла в том, что самое существование «Москвича» представлено было в виде фальши, подлога, злокозненного глумления над великодушною добросовестностию администрации. — И этому-то взгляду на дело заявлено было положительное сочувствие, и этим сочувствием и было, разумеется, все порешено.

Логически запрещение «Москвича» должно повлечь за собою устранение «Москвы». — Теперь вопрос: следует ли вам предупредить добровольно это устранение или продолжать до последнего не́льзя? Если бы это было делом только личного достоинства, то я бы, не обинуясь, советовал бы сойти со сцены. — Решением 13 февраля, как бы оно ни состоялось, вы как публицист поставлены вне закона, а при таких условиях борьба не только невозможна, но и бесславна. Это не подлежит сомнению. — Но с другой стороны, в этой mise hors la loi кроется большая доля недоразумения, совершенно преднамеренного для некоторых его вызвавших, но совершенно невольного и добросовестного в высшей среде, при содействии которой только и могло оно выработаться в осуждение.

Ваша публицистика связана неразрывною солидарностию со всею русскою печатью в ее лучших представителях. Вы и они защищаете одно и то же дело: национальность в политике, законность в правительстве. Итак, предоставьте же вашим неблагоприятелям уяснить до последней осязательности, оттого ли они чествуют вас самою избранною неблагосклонностию, что видят в вас самого искреннего и энергичного представителя этих двух начал? В таком случае игра стоила бы свеч. Претерпевший до конца, тот спасен будет. Разумеется, есть еще и другая сторона — финансовая, которую, конечно, нельзя терять из виду, — но это вне моей компетентности.

Аксаковой А. Ф., 20 февраля 1868

165. А. Ф. АКСАКОВОЙ 20 февраля 1868 г. Петербург

Pétersbourg. 20 février

Je ne pourrai jamais assez te dire, ma chère Anna, combien je suis en peine de toi… Je ne comprends que trop bien combien tu dois être fatiguée de tous ces tracas, de tous ces tiraillements, de tous ces mécomptes — et l’influence que tout ceci doit nécessairement avoir sur ta santé… Je comprends que tu te sentes irritée et révoltée contre le milieu où tu es, et que cette impression est encore avivée par l’impossibilité d’en sortir. L’idée de quitter la Russie pour un temps plus ou moins long est une boutade fort naturelle en vue de ce qui vous y arrive, mais le moyen n’est pas à ton usage, et ni toi, ni ton mari vous ne supporteriez une expatriation un peu prolongée. — Quand on se sent aussi identifié que l’est Аксаков à la vie même de son pays, et que ce pays est la Russie, se sevrer de cette communauté d’existence, surtout dans les circonstances données, ce serait pis qu’un exil, ce serait un suicide… Et cependant j’insiste plus que jamais pour que l’été prochain tu ailles faire une cure à l’étranger. Ceci me paraît absolument indispensable et doit primer toute autre considération… Je suis sûr que ton excellent mari pense là-dessus comme moi… Pas moins je voudrais bien avoir quelque certitude sur les chances de voir se réaliser cette éventualité.