Том 6. Письма 1860-1873 - Страница 19

Dieu me garde d’être ingrat, mais si quelqu’un pouvait se douter de mon état — torpeur ou torture — mais toujours désespoir…

C’est la semaine prochaine que je fais mes dévotions — ici-même — ici, pas ailleurs. Jusqu’à présent je me suis senti, comment te dirai-je, — l’âme trop épileptique, pour aborder cette sainte chose — prie p<our> moi…

Dis à Kitty que je l’embrasse du fond du cœur et la remercie… Je sais, je sens ce qu’il y a de vive sensibilité sous sa raison et ce que cette raison lui en coûte parfois… Que Dieu v<ou>s garde toutes deux et vous tienne compte de votre affection p<our> votre pauvre père. T. T.

Перевод

Женева. 8/20 сентября

Благодарю, моя милая дочь… Я получил почти одновременно оба твоих письма от начала сего месяца, а также и то, в котором ты писала обо мне госпоже Петровой. — Дочь моя… Я хотел бы написать тебе слезами, а не чернилами. — В твоих словах, в их интонации я ощутил нечто столь нежное, столь искренно, столь глубоко прочувствованное, что — вообразишь ли? — мне почудилось, будто я слышу отзвук… другого голоса, никогда в течение четырнадцати лет не говорившего со мной без душевного волнения, того голоса, что и посейчас еще звучит в моих ушах и которого я никогда, никогда более не услышу…

Спасибо, дочь моя, спасибо, что так со мной говорила…

Глубоко растрогало меня и соответствие наших мыслей… Ибо в ту минуту, как ты писала мне, что с нетерпением ожидаешь, когда же я скажу тебе, что ты мне можешь быть чем-нибудь полезна, я говорил сам себе, я даже сказал это Анне: если б что и могло меня подбодрить, создать мне, по крайней мере, видимость жизни, так это желание сберечь себя для тебя, посвятить себя тебе, мое бедное, милое дитя, — тебе, столь любящей и столь одинокой, — тебе, внешне столь мало рассудительной и столь глубоко искренней, — тебе, кому я, быть может, передал по наследству это ужасное свойство, не имеющее названия, нарушающее всякое равновесие в жизни, эту жажду любви, — которая у тебя, мое бедное дитя, осталась неутоленной… Ах да, если бы я мог — за неимением лучшего и в ожидании лучшего — быть чем-нибудь в твоей жизни, хоть каким-то развлечением в пустоте и тщете твоего существования, — так вот, может статься, это и меня вывело бы из того безнадежного оцепенения, в коем я нахожусь и которое лишает меня даже способности выразить его словами. — Короче говоря, я мечтал бы, дочь моя, чтобы останки моей жизни, души и сердца, совершенно негодные, на что-то пригодились тебе…

Упаси меня Боже роптать, но никто не может себе представить моего состояния — оцепенение или терзание — все это одно неизбывное отчаяние…

Говеть я буду на будущей неделе — и именно здесь, а не в другом месте. До сих пор я чувствовал, как бы тебе сказать, — слишком большую душевную шаткость, дабы приступить к этому таинству, — помолись обо мне…

Скажи Китти, что я обнимаю ее от всего сердца и благодарю… Я знаю, я понимаю, сколько горячего чувства таится за ее рассудительностью и как подчас нелегко дается ей эта рассудительность… Да сохранит вас обеих Господь, и да воздаст он вам за вашу любовь к вашему бедному отцу. Ф. Т.

Тютчевой Д. Ф., 15/27 сентября 1864

38. Д. Ф. ТЮТЧЕВОЙ 15/27 сентября 1864 г. Женева

Genève. Mardi. 15/27 septembre 1864

Ma fille chérie. Dans quelques heures je vais à confesse et puis je communierai. — Oh, prie pour moi. Demande à Dieu de me faire grâce, grâce, grâce! De m’ôter de l’âme cette horrible angoisse, de me sauver du désespoir, mais autrement que par l’oubli, — non, pas par l’oubli… Ou bien que dans Sa miséricorde il daigne abréger une épreuve au-dessus de mes forces…

Oh, qu’elle-même intercède pour moi, elle qui doit sentir mon trouble, mes angoisses, mon désespoir, — elle qui doit en souffrir, — elle qui a tant prié — tant prié dans sa pauvre vie mortelle que j’ai remplie d’amertume et de douleurs, et qui pourtant n’a jamais cessé d’être une prière — une prière pleine de larmes devant Dieu.

Oh, que Dieu me fasse la grâce, dans quelques heures d’ici, de me permettre de dire, avec le même accent qu’elle, ces mots que je lui ai entendu distinctement proférer la veille de sa mort: «Верую, Господи, и исповедую…»

Aujourd’hui il y a eu six semaines qu’elle n’est plus, — et que j’ai commencé à reconnaître de moins en moins le monde que j’ai habité jusque-là… C’est cette horrible angoisse que je vais demander à Dieu de faire cesser — pour que je puisse me retrouver moi-même, et retrouver aussi tout ce qu’il m’a laissé encore, — d’affections sincères et dévouées et que je mérite si peu…

————

Ma fille chérie, un mot pour toi personnellement, dans ce moment de sincérité absolue… Je te jure, ma fille, que dans tout ce que je t’ai dit dans ma lettre, il n’y a, pour ce qui te concerne, non seulement la moindre intention de blâme, même le plus mitigé, mais que d’un bout à l’autre pas un mot qui ne soit un cri de sympathie — pas même le mot de déraison que j’ai écrit avec amour, comme pour établir, pour constater un lien, un rapport de plus entre toi et ton pauvre père, — déraison soit, que Dieu, dans sa miséricordieuse justice, peut seul apprécier, — mais que les hommes, dans leur partialité forcée et fatale, jugeront toujours sans équité, comme sans intelligence.

Mais que Celui qui voit tout et qui peut tout, daigne aussi faire grâce à tous… Ma fille et vous tous qui m’aimez, pardonnez-moi…

Перевод

Женева. Вторник. 15/27 сентября 1864

Моя милая дочь. Через несколько часов иду на исповедь, а затем буду причащаться. — Помолись за меня. Моли Господа ниспослать мне помилование, помилование, помилование! Освободить мою душу от этой ужасной тоски, спасти меня от отчаяния, но не путем забвения — нет, не забвения… Да сократит Он в своем милосердии срок испытания, превышающего мои силы…

Да вступится за меня она, она, которая должна чувствовать мое смятение, мою тоску, мое отчаяние, — она, которая должна от этого страдать, — она, так много молившаяся — так много молившаяся в своей печальной земной жизни, переполненной по моей вине горечью и болью и все же ни на миг не перестававшей быть молитвой — слезной молитвой, возносимой к Богу.

Да дарует мне Господь милость, дозволив сказать через несколько часов те же слова и с тем же чувством, с каким — я слышал — она ясно произнесла их накануне своей смерти: «Верую, Господи, и исповедую…»

Сегодня минуло шесть недель с той минуты, как ее не стало, — и как я начал отчуждаться от мира, в котором жил до тех пор… Я буду просить Господа избавить меня от этой ужасной тоски — дабы я смог вновь обрести самого себя, смог ощутить все то, что он мне еще оставил, — искренние и крепкие привязанности, которых я так мало заслуживаю…